— И что ты делала с тех пор?
— Я убежала. — Она прикусила нижнюю губу. — Я убежала прочь оттуда…
— Не хочешь ли ты сказать… Что с тех пор ты бродила — все это время?..
— Д-да.
Он разглядывал ее молча. Затем вдруг, не говоря ни слова, развернулся и вышел в кухню, тяжело грохоча своими огромными башмаками. Он зачерпнул в кладовке пригоршню чеснока, всыпал на тарелку, поломал его на кусочки и раздавил в кашу — резкий запах защекотал в носу. Когда он вернулся, она полулежала, приподнявшись на локте. Он беспардонно сунул тарелку ей прямо в лицо, и она отвернулась со слабым возгласом.
— Что ты делаешь? — спросила она и кашлянула.
— Почему ты отворачиваешься?
— Пожалуйста…
— Почему ты отворачиваешься?! — Оно так пахнет, — ее голос сорвался на всхлипывания. — Не надо, мне плохо от этого.
Он еще ближе придвинул тарелку. Всхлипывая, словно задыхаясь, она отодвинулась, прижавшись спиной к стене, и из-под одеяла показались ее обнаженные ноги.
— Пожалуйста, перестань, — попросила она. Он забрал тарелку, продолжая наблюдать за ней.
Она была вся напряжена, мышцы подрагивали, живот конвульсивно дергался.
— Ты — одна из них, — злобно сказал он.
Голос его звучал глухо и бесцветно.
Вдруг выпрямившись, она села на кровати, вскочила и мимо него пробежала в ванную. Дверь захлопнулась за ней, но он все равно слышал, как ее рвало. Долго и мучительно.
Напряженно сглотнув, он поставил тарелку на столик рядом с кроватью. Он был бледен.
Инфицирована. Это было совершенно ясно. Еще год назад, и даже раньше, он установил, что чеснок является сильным аллергеном для любого организма, инфицированного микробом vampiris. Именно поэтому внутренняя инъекция действовала слабо: специфические вещества не достигали тканей. А действие запаха было весьма эффективно.
Он тяжело опустился на кровать. Реакция этой женщины была явно не нормальной.
Новая мысль заставила Нэвилля задуматься. Если она говорила правду, она бродила уже около недели. В таком случае — усталость и истощение — в ее состоянии такое количество чеснока могло вызвать рвоту.
Он сжал кулаки и медленно, с силой, вдавил их в матрас. Значит, он ничего не мог сказать наверняка. И, кроме того, он знал, что даже то, что кажется очевидным, не всегда оказывается правдой, если тому нет адекватных доказательств. Эта истина далась ему трудом и кровью, и он верил в нее больше, нежели в самого себя.
Он все еще сидел, когда она открыла дверь ванной и вышла. Мгновение она задержалась в холле, глядя на него, и прошла в гостиную. Он поднялся и последовал за ней. Когда он вошел, она сидела в кресле.
— Ты доволен? — спросила она.
— Не твое дело, — ответил он. — Здесь спрашиваю я, а не ты.
Она зло взглянула на него, словно собираясь сказать что-то, но вдруг сникла и покачала головой. На какое-то мгновение прилив симпатии захлестнул его: так беспомощно она выглядела, сложив тонкие руки на исцарапанных коленках. Похоже, что рваное платье ее вовсе не заботило. Он смотрел, как вздымается ее грудь, в такт дыханию. Она была стройной, худой, линии ее тела были почти прямыми. Никакого сходства с теми женщинами, которых он грезил иногда…
Не бери в голову, — сказал он себе. — Теперь это не имеет никакого значения.
Он сел в кресло напротив и посмотрел на нее. Она не встретила его взгляда.
— Послушай, — сказал он. — У меня есть все основания считать, что ты больна. Особенно после того, как ты реагировала на чеснок.
Она не ответила.
— Ты можешь сказать что-нибудь? — спросил он.
Она подняла взгляд на него.
— Ты считаешь, что я — одна из них, — сказала она.
— Я предполагаю это.
— А как насчет этого? — спросила она, приподнимая свой крестик.
— Это ничего не значит, — сказал он.
— День, а я не сплю, — сказала она, — не впадаю в кому.
Он промолчал. Возразить было нечего. Это было так, хоть и не утоляло его сомнений.
— Я часто бывал в Инглвуде, — наконец проговорил он. — Ты ни разу не слышала шум мотора?
— Инглвуд не такой уж маленький, — сказала она.
Он внимательно посмотрел на нее, отстукивая пальцами по подлокотнику.
— Хотелось бы… Хотелось бы верить, — сказал он.
— В самом деле? — спросила она.
Живот ее снова схватило судорогой, она застонала и, скрипнув зубами, сложилась пополам.
Роберт Нэвилль сидел, пытаясь понять, почему его больше нисколько не влечет к ней. Чувство — это такая штука, которая, однажды умерев, навряд ли воскреснет, — подумал он, не ощущая в себе ничего, кроме пустоты. Все прошло, и ничего, абсолютно ничего не осталось, только пустота.
Когда она вновь взглянула на него, ее взгляд было трудно выдержать.
— У меня с животом всю жизнь были неприятности, — проговорила она. — Неделю назад убили моего мужа. Прямо на моих глазах. Его разорвали на куски. Двое моих детей погибли во время эпидемии. А последнюю неделю я скиталась, приходилось прятаться по ночам, мне едва удалось несколько раз подкрепиться. Я так перебоялась, что не могла спать, и просыпалась каждый раз, не проспав и часа. И вдруг этот страшный крик — а потом ты преследовал меня, бил. Затащил к себе в дом. И теперь ты суешь мне в лицо эту вонючую тарелку с чесноком, мне становится дурно, и ты заявляешь, что я больна! Она обхватила руками колени.
— Как ты думаешь, что будет дальше? — зло спросила она.
Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Нервным движением попыталась поправить болтающийся лоскут платья, приладить его на место, но он не держался, и она сердито всхлипнула.
Он наклонился вперед. Чувство вины овладело им, безотносительно всех его сомнений и подозрений. С этим невозможно было бороться. Но женские всхлипывания ничуть не трогали его. Он поднял руку и стал сконфуженно приглаживать свою бороду, не сводя с нее глаз.
— Позволь, — начал он, но замолчал, сглотнул. — Позволь мне взять твою кровь для анализа. Я бы…
Она внезапно встала и направилась к двери. Он вскочил следом.
— Что ты хочешь сделать? — спросил он. Она не отвечала. Ее руки беспорядочно пытались совладать с замком.
— Тебе нельзя туда, — сказал он удивленно. — Еще немного, и они заполонят все улицы.
— Я не останусь, — всхлипнула она, — какая разница. Пусть лучше они убьют меня…
Он крепко взял ее за руку. Она попыталась освободиться.
— Оставь меня, — закричала она, — я не просила тебя затаскивать меня в этот дом. Отпусти меня. Оставь меня в покое. Чего тебе надо?..
Он растерянно стоял, не зная, что ответить.
— Тебе нельзя туда, — повторил он. Он отвел ее в кресло, затем сходил к бару и налил ей рюмочку виски.
Выбрось из головы, — приказал он себе, — инфицированная она или нет, — выбрось из головы.
Он протянул ей виски. Она отрицательно покачала головой.
— Выпей, — сказал он. — Тебе станет легче. Она сердито взглянула на него:
— …И ты снова сможешь сунуть мне в лицо чеснок?!
Он покачал головой.
— Выпей это, — сказал он.
После короткой паузы она взяла рюмку и пригубила виски, закашлялась. Она отставила виски на подлокотник и, чуть вздрогнув, глубоко вздохнула.
— Зачем ты меня не отпустишь? — горько спросила она.
Он вглядывался в ее лицо и долго не мог ничего ответить. Затем сказал:
— Даже если ты и больна, я не могу тебя отпустить. Ты не представляешь, что они с тобой сделают.
Она закрыла глаза.
— Какая разница, — сказала она.
— Вот чего я не могу понять, — говорил он ей за ужином. — Прошло уже почти три года, а они все еще живы. Не все, конечно. Некоторые. Запасы продовольствия кончились. И, насколько я знаю, днем они по-прежнему впадают в кому, — он покачал головой, — но они не вымирают. Вот уже три года — они не вымерли. Что-то их поддерживает, но что?
Она была в его банном халате. Около пяти часов пополудни она смягчилась, приняла душ и словно переменилась. Ее худенькая фигурка терялась в объемистых складках тяжелой махровой ткани. Она взяла его гребень, зачесала волосы назад и стянула их бечевкой, так что получился лошадиный хвост.
Руфь задумчиво поворачивала на блюдечке чашку с кофе.
— Мы иногда подглядывали за ними, — сказала она. — Правда, мы боялись подойти близко. Мы думали, что к ним опасно прикасаться.
— А вы знали, что после смерти они возвращаются?
Она покачала головой:
— Нет.
— И вас ни разу не заинтересовали эти люди, атаковавшие ваш дом по ночам?
— Нам никогда не приходило в голову, что они… — Она медленно покачала головой. — Трудно в это поверить.
— Разумеется, — сказал он.
Они ели молча, и он время от времени поглядывал на нее. Так же трудно было поверить в то, что перед ним — настоящая, живая женщина; трудно было поверить, что после всего, что было за эти годы, у него появился напарник.
